Жозеф Рони-старший - Красный вал [Красный прибой]
Среди "желтых" поднялся протест.
— Вы забываете отечество!..
— Семью!..
— Без труда нет ни отечества, ни семьи, — ответил Ружмон. — Труд это величайшая сила, им движется мир. Потому, повторяю, на первом плане рабочий, на втором — гражданин. Интересы рабочего прежде всего… Можете использовать ваше выборное право, если это вас забавляет, но помните, что депутат — это тот же профессионал, профессиональный парламентский говорун, которому, по существу, до вас столько же дела, сколько до прошлогоднего снега. Но не будем на этом останавливаться, я имею сказать вам нечто более важное. О чем я хочу говорить, вы, верно, уже догадались: я, конечно, хочу коснуться вопроса антимилитаризма. — Он поднял руку и никогда еще голос его не звучал так глубоко, торжественно, проникновенно…
Зал затрепетал. Представители противного лагеря дрожали, как разоренные тигры в клетках.
— Я не отрицаю, что это вопрос страшно серьезный и сложный. Не мало он мучил меня. Потому что и я не чужд был предрассудка и я привык считать французов высшей нацией, и мне казалось невыносимой мысль о подчинении какому-нибудь немцу.
Среди "желтых" пробежал возглас одобрения и насмешки.
— В нашу дудку запел, — прогудел скульптор Барруа.
— Флюгер!
— Сейчас увидите, какой я флюгер, — с сардонической улыбкой сказал оратор. И продолжал, обращаясь к "желтой" ложе:
— Итак, для нас как-будто нет счастья вне нашего отечества. Но, товарищи, не в тысячу ли раз лучше себя чувствует в этом нашем отечестве какой-нибудь пруссак с туго набитым карманом, чем мы, иногда не имеющие гроша на хлеб. Все удовольствия, вся красота жизни, наши самые красивые девушки, все к услугам космополитических буржуев, а мы не имеем даже тех крох, которыми питаются их собаки. Ты чужой в своем собственном отечестве, раз у тебя нет денег, чтобы платить. Нет, товарищи, для бедняка отечества нет, это пустое слово, сказки, регистрационная надпись в паспорте и на школьной тетрадке, вот и все. Она, эта самая надпись дает тебе одно право — страдать, одну обязанность — кровью своей защищать это отечество для твоего хозяина, для твоих владык и эксплоататоров. Ради них, ради наших хозяев и владык, ежегодно тратятся безумные деньги на войско, на флот. И этого терпеть нельзя. Этот расход на армию и флот должен быть вычеркнут из бюджета Франции.
В ложе "красных" поднялся какой-то неистовый восторг.
Всё загудело, заревело, кто бил себя кулаками по лицу, в воздухе, наполненном общим восторженным воем, безумно метались сотни рук.
Но и бешенство "желтых" не уступало восторгу "красных". Колбасник Варанг задыхался и был красен, как свекла. Братья Самбрего, казалось, сейчас выскочат из ложи в зал. Барруа раскачивался, как белый медведь, и точно бодался, как козел. Они кричали:- "Да здравствует армия!". Кричали так, что, казалось, горло у них сейчас разорвется. Христина смотрела на всё происходящее глазами, полными жалости и презрения. Охваченный общей волной возбуждения Комбелар звонил в колокольчик, выплясывая какой-то дикий танец.
— Необходимо выбросить из бюджета расход на армию и флот! — закричал Ружмон так громко и властно, что всё вокруг смолкло. — И этот шаг к общему миру будет так прекрасен, что весь мир преклонится перед Францией, и с этого дня мы станем во главе всех наций, потому что мы будем отечеством свободных граждан всего мира…
— Хороша будет свобода под пятой Вильгельма!..
— Продажный! Негодяй!..
— К чорту его!..
Однако, звонкий и ясный голос Ружмона и на этот раз покрыл голоса протестующих, заставил их умолкнуть.
— Страна свободы, убежище несчастных, угнетенных, — продолжал он, патетически декламируя, — Франция станет местом паломничества, к ней устремятся, как в Мекку, и не пройдет и двух десятков лет, как ее примеру последуют остальные государства. Франция будет священна для всех, и ни у одного тирана не поднимется рука против нее, каждый шаг против нее будет кощунством в глазах всего мира.
Опять поднялся какой-то бредовой вой, "желтые" орали, а не кричали, и так неистово громко, что Ружмону пришлось прервать свою речь.
— Мы им сейчас порвем глотки, — крикнул Дютильо.
"Шестерка" с поднятыми палками кинулась в зал. Колбасник Варанг, братья Самбрего, Барруа готовились к схватке. Но Христина одним своим смелым, гордым взглядом смутила приблизившуюся к ложе "шестерку", и в ту же минуту раздался снова голос Ружмона:
— Гражданин Дютильо, вы играете в руку противника!
Дютильо отступил с громким ворчанием. "Шестерка" опустила палки, и оратор снова заговорил, на этот раз довольно резко.
— Подобные сцены недопустимы и смешны! Вы, граждане, "желтые", должны же понимать, что, если вы не дадите мне говорить, никто не станет слушать вашего оратора. К тому же я сейчас кончу и ради нескольких слов, которые вам еще придется выслушать от меня, не имеет смысла срывать этот митинг, главная цель которого пропадет, раз мой противник будет лишен возможности выступить. Или, быть может, вы этого и добиваетесь? Вы не уверены в силах вашего вождя? Что касается вас, мои товарищи, я напомню вам, что вы дали слово вести себя спокойно.
— Ладно, мы с ними еще потом, там, на улице, поговорим… — пустил по адресу "желтых" Дютильо.
— Сами берегите свои косточки, — буркнул в ответ старший Самбрего.
Это был последний взрыв утихающей бури. "Желтые" замолкли, чувствуя, что и в самом деле скандал в данную минуту им совсем не на руку.
Ружмон закончил свою речь спокойно;
— Мы со спокойной совестью можем проповедывать антимилитаризм в буржуазном государстве. И в детях своих мы должны воспитывать ненависть к дикой дисциплине и казарменному рабству. Наши рекруты должны итти на призыв с негодованием и злобой… И надо отметить, что в этом направлении пропаганда еще никогда не давала таких блестящих результатов. Как только пробили брешь в глухой стене дикого предрассудка, инстинкт человека сам заработал в нужном направлении, и каждый свободный человек почувствовал отвращение к буржуазной казарме. Разве мы не видим, что единственная мечта рекрута — это побег из казармы, и что он все делает для того, чтобы избавиться от этого ненавистного ему рабства? Да, наш посев дает прекрасные всходы. Люди понимают весь ужас войны, начинают понимать, что ставку надо ставить на науку, труд, разум, что воинствующие народы бессильны против наций с широко развитой промышленностью. Да, товарищи, свободные граждане Франции должны поднять чудесный факел всеобщего мира, подать сигнал к всеобщему разоружению!..
Ружмон умолк. Коммунисты из себя выходили, неистово аплодируя и громким криком выражая свои восторги; крики злобы и негодования "желтых" сливались с криком противников, только усиливая триумф оратора. Комбелар, молча, с расплывшимся в улыбку лицом, ожидал момента, когда возможно будет попытаться угомонить эту разбушевавшуюся толпу.
Тактика Комбелара оказалась совершенно правильной. Вид его неподвижной, как статуя, фигуры на совершенно пустой сцене озадачивал кричащих все больше и больше, по мере того как иссякали силы их глоток, и в них зарождалось желание новых впечатлений. Появись Деланд минутой раньше, его бы освистали, теперь же его появления ожидали с нетерпением.
— Прячется он, что ли, — желтый-то? — крикнул кузнец.
— Струсил!
— Эй, Комбелар, подайте-ка нам его сюда!..
Деланд появился неожиданно. Длинный, худой, решительный и ловкий, в наглухо застегнутом пиджаке.
— К вашим услугам! — крикнул он с черствой улыбочкой.
Насмешки и приветствия снова смешались в оглушающий шум. Комбелар схватился за колокольчик и, два раза отчаянно взмахнув им, заявил:
— Напоминаю вам, товарищи, что мы обещали спокойно выслушать гражданина Деланда.
— Выражения неудовольствия меня мало смущают, — сказал Деланд с презрительной миной и холодно вызывающе прибавил:- сейчас увидим, умеют ли "красные" держать свое слово.
С минуту он стоял молча, опустив голову, как бы собираясь с мыслями, потом сухо заговорил, глядя в толпу взглядом вызывающим, но не покоряющим.
— Предыдущий оратор только что в самых ужасных красках нарисовал вам картину жизни современного пролетариата. По его словам, пролетариат — это несчастная жертва капиталистической алчности, работодатель — какой-то живоглот, людоед. Все это было вам прекрасно подано, скажу даже больше, я почти не сомневаюсь в искренности оратора. Однако, в сущности, ведь он вам сказал то же, что говорят социалисты депутаты в парламенте, а именно много красивых слов, ровно ничего не значащих по существу. Он воображает, что общество есть продукт творческой воли единиц, машинка, которую можно разлагать на составные части и реконструировать по собственному желанию. Это очень узкая точка зрения. Общество, общественный строй есть результат тысячелетних исканий, борьбы, устремлений различных людей, различных рас, продукт творчества сотен поколений…
